Интервью со архитектором Цадоком Бен-Давидом
Песочное поле со спаленными дочерна цветами и травами — такой установкой встречает гостей Большой фигурный зал в Московском комплексе Мистецький запас. А стоит обогнать поле с иной стороны, и оно возрождает — цветы играют всеми цветами радуги, и пессимистический настрой меняется на напрямую обратный.
Цветы жизни и гибели. Раскрылся VI Большой фигурный зал
Это Blackfield (Ярко-черное поле), наиболее известная работа британского архитектора израильского возникновения Цадока Бен-Давида. 17 млн. растений, с прилежностью пятерочника скопированных им из учебников ботаники, а потом с искусной правильностью удаленных из детальнейших листов стали, в первый раз будут показаны на Украине.
Бен-Давид — один из наиболее знаменитых и дорогостоящих архитекторов нашем времени, завсегдатай интернациональных биеннале и победитель огромного количества премий. Стоимость на его работы вычисляется сотнями миллионов долларов США, а демонстрации проходят на наиболее элитных площадках мира. Так, он представлял Израиль на Венецианской биеннале и был в числе формальных архитекторов Олимпийских игр — 2008 в КНР.
Бен-Давид — один из наиболее знаменитых и дорогостоящих архитекторов нашем времени, завсегдатай интернациональных биеннале и победитель огромного количества премий
Помимо Blackfield который специализируется на резьбе по сплаву ваятель привез на трибунал украинцев вторую собственную известную работу, Evolution and Theory (Эволюция и доктрина), и премьеру — в первый раз показанную аудитории Blackflowers (Темные цветы). И более того, до конца октября гости сумеют заметить в Фигурном зале и создания 50 ведущих российских специалистов.
Журналист столкнулся с Бен-Давидом, когда он устанавливал собственные установки, и пока помощники вгоняли маленькие и непрочные внешне металлические цветы в песок, побеседовал со архитектором о ботанике, расценках на искусство и чувствах, которые вызывают его работы.
— Вы, представляется, не первый раз в Киеве — в прошлый раз заезжали сюда на биеннале?
— Да, это было весьма любопытно, [в Киевской биеннале принимали участие] большое количество отличных дизайнеров. А не все они были на одном [качественном] уровне, были весьма мощные работы, были полегче. Разумеется, на биеннале это вероятно, а в целом на интернациональной выставке лучше, если все живописцы на одном уровне. Впрочем, невзирая на это, я полагаю биеннале была вдохновляющей.
Пока, у меня не достало времени обследовать Киев, я видел лишь устаревшую часть города. Она мне весьма приглянулась. У Киева есть шарм, он жаркий.
— При взгляде на ваши работы непроизвольно появляется идея: страх, на это пошло столько времени! Вы делаете все сами?
— (Усмехается.) Нет, в настоящее время у меня имеется помощники, они помогают. А Развитие и концепцию я почти всю сделал сам. Это прирученная гравировка сплава. Все заняло 3 года.
— И цветы из Blackfield?
— Это единственное, что тут не ручной работы. Цветы чересчур небольшие, кроме того это нержавеющая сталь, весьма трудный источник. Алюминий легче, он нежный, его без проблем разрезать. Сталь значительно жестче, с ней я работаю так: цветы вырезаются из фотопленки, пленка наклеивается на весьма узкий стальной листок, который окунается в кислоту, кислота разъедает позитив, так выходит изображение, которое вырезается с помощью электроники.
Меня очень многие вопрошают, отчего я не разрезаю лазером. Он предоставляет чересчур сильный сдвиг, весьма очищенную непосредственную полосу, оптимальный угол 90°, и это делает работу неживой. Когда я разрезаю руками, заменяю угол вырезки, кроме того трепет руки предоставляет не такую гладкую полосу. Это делает статую не менее гуманной.
— Очень многие ваши работы в любом случае сопряжены с наукой. Это далеко не невольно?
— (Хохочет.) В Blackfield 900 типов цветов, но в случае если вы спросите, как они именуются, я представлю меньше 10-ти. Цветы в этом случае — знак. Это далеко не про ботанику, это психическая установка. Вы проходите в комнату, замечаете темные цветы, и это смотрится как выгоревшее поле. А затем вы замечаете другую сторону — разноцветную. Это жизнь, блаженство, удовлетворенность. Другими словами работа о жизни и гибели.
3 раза я замечал довольно мощную реакцию созерцателей, когда данный сильный переход от депрессии к радости был незначительно… чересчур. Определенные рыдали — как мужчины, так и девушки. Я, если честно, такого не ждал.
— В Blackfield есть 2 стороны, темная и разноцветная, а в новой работе, Blackflowers, все ярко-черное. Вы стали не менее пессимистичным?
— (Усмехается.) Я весьма оптимистический человек. И Blackflowers лично я не вижу пессимистичными, 2-я работа — естественное формирование первой. Я просто повысил определенные цветы: я думаю, в них есть прелесть, принуждающая призадуматься, заменить расположение духа.
— Не сопряжен ли ваш пессимизм еще и с тем, что расценки на сегодняшнее искусство развиваются, невзирая на упадок?
— Любопытный вопрос. С одной стороны, 1-ое, на что должен повлиять упадок, — это искусство. С иной стороны, расценки развиваются, поскольку на рынок проходят очень много свежих миллионеров-коллекционеров — из Западной Европы и КНР к примеру. Не все приобретают для себя, вероятно, для страны либо для музеев, а для них приобретать искусство является вопросом авторитета и статуса.
Лично я не пострадал финансово от кризиса, а что в дальнейшем, не понимаю. Сознаюсь, всякий раз на аукционе ожидаю отличной расценки, а всякий раз, когда он проходит удачно, это большой подарок. (Хохочет.)
Впрочем я не рассчитываю особенно на эти денежные средства. Очень многие мои работы я вообще не реализую, к примеру Blackfield — предпочитаю возить ее на демонстрации. Денежные средства и это еще не все. Надо сообщить что-нибудь людям при помощи художества.